вино и молоко
Вино переживается французами как национальное до-стояние, подобно тремстам шестидесяти сортам их сыра и их культуре. Это напиток-тотем, нечто вроде молока гол-ландских коров или чая, торжественно вкушаемого коро-левской фамилией в Англии. Башляр в конце своей книги об образах воли' уже рассмотрел этот напиток с точки зрения психоанализа субстанций, показав, что вино как бы выделяется солнцем и землей, то есть его исходное состояние - отнюдь не влажное, а сухое, и в этом смысле среди мифологических субстанций ему наиболее проти-воположна вода.
Впрочем, как и всякий жизнеспособный тотем, вино несет в себе многообразные мифы, не смущаясь их проти-воречиями. Например, этот возбуждающий напиток всег-да рассматривается как самое действенное средство для утоления жажды, по крайней мере именно жажда служит главным алиби, оправдывающим его потребление ("пить хочется"). В форме красного вина оно исстари выступает как ипостась крови - густой жидкости, воплощающей жизнь. Вообще, его гуморальная форма фактически мало-существенна - это субстанция прежде всего конверсив-ная, способная оборачивать ситуации и состояния людей, из всех вещей извлекать их противоположность: слабого она делает сильным, молчаливому развязывает язык; тем самым вино наследственно связано с алхимией, подобно философскому камню способно к трансмутации и творе-нию ех nihilo*.
Будучи по сути своей функцией, чье основание может меняться, вино обладает внешне гибкими возможностя-ми: в зависимости от того, кто пользуется мифом, оно может служить алиби как для грез, так и для реальности. Для рабочего в нем выражается сноровка, демиургичес-кая легкость труда ("работа с огоньком"). Для интеллек-туала оно выполняет обратную функцию: писателю "ста-канчик белого" или "божоле" помогает отделиться от слишком природного мира коктейлей и крепких напитков (снобизм требует угощать его только ими); вино как бы избавляет его от мифов, снимает его интеллектуализм,
* Из ничего (лат.). - Прим. перев.

ставит на одну доску с пролетарием; благодаря вину ин-теллектуал приближается к естественной мужественнос-ти, как бы избавляясь от проклятия, которое после полу-тора веков романтизма по-прежнему тяготеет над голой умственностью (как известно, одним из мифов, присущих современному интеллектуалу, как раз и является навяз-чивое опасение подобного греха).
Однако особенность Франции в том, что конверсив-ные способности вина никогда не признаются здесь от-крыто как самоцель; в других странах люди пьют ради опьянения, и об этом прямо и говорят; во Франции же опьянение является следствием, но отнюдь не целью. Выпивка переживается как растягиваемое удовольствие, а не как необходимая предпосылка искомого следствия; вино не просто магический напиток, но еще и длителышй акт пития; декоративной ценностью обладает здесь жест, и свойства вина неотделимы от способов обращения с ним (в отличие, например, от виски, которое пьется ради опь-янения - "самого приятного и наименее тягостного по последствиям", - и выпивается залпом, стакан за стака-ном, так что питие сводится к чисто каузальному акту). Все это хорошо известно и тысячу раз проговорено в фольклоре, пословицах, разговорах и Литературе. Но в самой этой всеобщности содержится доля конформизма, вера в силу вина становится принудительной для каждо-го члена коллектива; попытавшись дистанцироваться от этого мифа, француз столкнулся бы с мелкими, но вполне отчетливыми трудностями в социальной интеграции, и прежде всего с тем, что ему пришлось бы объясняться. Здесь в полной мере работает принцип универсальности, в том смысле что всякого не верующего в вино общество называет больным, немощным или извращенным; оно его не понимает (в обоих смыслах - не разумеет и не прини-мает в себя). И напротив, всякому пьющему вино выдает-ся грамота о социальной интеграции; умение пить состав-ляет особый национальный навык, квалифицирующий француза, доказывающий одновременно его питейные способности, самоконтроль и общительность. Тем самым вино лежит в основе коллективной морали, в рамках ко-торой все прочее искупимо: с вином, конечно, могут соче-таться излишества, несчастья, преступления, но отнюдь не злонравие, коварство или уродство. Оно способно порождать только зло фатальное, а значит ненаказуемое, это театральное зло, а не порок темперамента.
Вино социализировано также в том отношении, что на нем основывается не только мораль, но и обстановка действия. Оно украшает собой все, даже самые мелкие церемониалы французского быта, оно помогает и наскоро перекусить (грубым красным вином и камамбером), и устроить пир, и поболтать в бистро, и произнести речь на банкете. Оно оживляет собой любой природный климат, в холодную погоду связывается с мифологией "согрева", а в жару с образами тенистой свежести и терпкости. Нет ни одной физически обусловленной ситуации (погода, голод, скука, неволя, чужбина), которая не располагала бы к мечтам о вине, Сочетаясь в качестве базовой субстанции с другими пищевыми образами, вино всецело покрывает собой пространство и время, в которых живет француз. В любой бытовой ситуации отсутствие вина поражает своей экзотичностью: когда г. Коти в на-чале своего президентства2 сфотографировался на фоне домашнего стола, на котором вместо бутылки красного вдруг оказалась бутыль "дюмениля"3, то это всполошило весь народ, это казалось столь же нетерпимо, как король-холостяк. Вино выступает здесь как что-то вроде "государственной необходимости",
Башляр был, разумеется, прав, называя противополож-ностью вина воду, - в мифологическом плане это верно; но это не совсем верно в плане социологическом, по край-ней мере в наши дни; в силу ряда экономико-историчес-ких обстоятельств подобная роль выпала на долю молока. Именно оно является ныне настоящим анти-вином - и не только в связи с инициативами г. Мендес-Франса (по форме своей намеренно мифологизированными - моло-ко, которое пьется на трибуне4, предстает словно матюре-новский spinach*, но еще и потому, что в общей морфо-логии субстанций молоко противостоит огню своей молекулярной плотностью, успокоительной жирностью своей поверхности; в вине есть нечто от резкого хирурги-ческого вторжения, оно преображает нас и заставляет чем-то разродиться; молоко же имеет косметическую природу, оно связывает, покрывает, реставрирует. Кроме того, благодаря своей чистоте, ассоциирующейся с детской невин-ностью, оно служит залогом силы, но не судорожно на-пряженной, а спокойной, белоснежно-ясной, согласной с реалыюстью. Такой новейший парцифалевский миф был подготовлен несколькими американскими фильмами, где твердый и чистый душою герой, прежде чем выхватить свой справедливо карающий кольт, не брезговал выпить стакан молока. В Париже в блатной среде еще и сегодня иногда пьют заимствованную из Америки странную смесь молока с гранатовым сиропом. И все же молоко остается субстанцией экзотичной, национальной же субстанцией служит вино.
Вообще, мифология вина помогает нам понять привыч-ную двойственность своего быта. Спору нет, вино - вкус-ный и полезный продукт, но верно и то, что его производ-ство составляет важный сектор французского капитализма, включающий как мелких виноделов, так и крупных коло-ниальных землевладельцев в Алжире, которые заставля-ют мусульманина, нуждающегося в хлебе, выращивать на своей же собственной, отнятой у него земле культуру, которую он сам не может потреблять6. Бывают, таким образом, очень приятные мифы, которые, однако, далеко не невинны. В этом и состоит отчужденность нашей жиз-ни: рассматривать вино как чистую субстанцию блажен-ства можно лишь при неправомерном забвении того, что оно также и объект экспроприации.
* Шпинат (аны.). - Прим. перев.