Философия истории и современность находятся в весьма странной констелляции между собой, как бы заимствуя ясность и чуть ли не правомерность друг у друга. Не находится ли современность в преимущественном вeдении философии истории, определяющей и выверяющей её смысл? Да, видимо находится. Не есть ли философия истории тем, что присутствует, будучи определённым как современная форма философского мышления? Да, так она определяется. Если сформулировать эту двусмысленность иначе, то получится некий паралогизм: философия истории имеет дело с современностью как с одним из своих концептуальных образований - философия истории есть одно из концептуальных образований внутри современной эпохи. Поэтому ясно, что нельзя ограничиться разбором одного понятия современности, требуется и внимательное разбирательство в устройстве философско-исторического знания.

Пожалуй всякий согласится с тем, что философия истории имеет своей прямой задачей выяснение смысла исторической реальности, то есть установление того, что есть история и почему она есть. Труднее увидеть, что философско-историческое изъяснение сущности истории имеет мало чего общего с кругом представлений исторических наук. Философия истории есть отнюдь не методология отдельного от философии исторического познания и не связана с проработкой понятийного, терминологического, схематического аппарата специальных исторических исследований, на каком уровне всеобщности или всемирности они бы не осуществлялись. Философия истории разрабатывает другого рода понятия, понятия горизонтные[1] , определяющие для исторического знания вообще, присутствуют и работают ли они в конкретных исследованиях или нет. Но эти продумываемые исторической философией понятия не есть также и готовые формы для её собственного эмпирического материала. Они априорны для исторического исследования не постольку, поскольку последнее эмпирично, ведь и философия может претендовать на постижение метафизического апостериори. Осмысление предельных понятий исторического понимания есть вообще занятие внутри обособленной от всех позитивных наук области философии, в той, в которой раскрывается универсальная и фундаментальная черта бытия - историчность. И всё же дело в философии истории обстоит не так, что для её понятий аналитически находятся и даются принципиальные определения, исчерпывающие бытийный смысл исторического. Некоторые из предельных философско-исторических понятий представляют собой проблему, но не в меру их недостаточной отчётливости, а в меру их статуса в целом философского знания. К числу таковых и относимо понятие современности.

Весьма показательно, что в исторических науках, как бы ни были рефлексивно настроены учёные специалисты, принципиально отсутствует предметно артикулированное понятие современности. Общепринято считать, что история имеет продолжение прошлого через настоящее в будущее, однако историческое исследование кончается там, где могут быть указаны последние свершившиеся события. После них уже отсутствует повод для фактографического анализа. Наступает черёд для моральной или политической или какой-то ещё другой оценки настоящего положения дел, а историческое исследование сменяется поучением. Ибо во всяком историческом исследовании, если таковое научно, существует и должен постоянно сохранятся существующим зазор между предметом описания и рациональными средствами его воспроизведения.

Иначе в философии. Ведь если философия исторична, то как раз настоящее состояние дел и есть повод для самого радикального осмысления: философская мысль находит в современности тот самый искомый смысл исторической реальности как таковой и обнаруживает свою заботу не столько о прошлом или настоящем, сколько о современном настоящей эпохе будущем. Допустимо - отчасти для наглядности существа философии истории, отчасти как вариант разрешения вышеозначенного паралогизма - привести положение: "современная философия современна". Этот тавтологический тезис свидетельствует не в пользу какой-то содержательно определённой конструкции современной философии, это формулировка некого императива исторической самодостаточности философии. Тезис скорее предохраняет от введения в оборот дела понятий явно стилистического рода. (Ведь пресловутый модернизм есть сугубо стилистическое, если угодно, характерологическое, понятие, то есть понятие, относящее всё с ним связанное к сфере некоего искусства мышления и изображения, к искусству дискурсии и дескрипции. Постмодернизм и вовсе есть явный стилистический ценник на международной философской ярмарке тщеславия.) Через этот тезис обнаруживается насущным требование современного определения мысли, которое отличалось бы от идиосинкразического отторжения или критического, но бесцельного воспроизведения исторически прежних мыслительных форм.

Есть ли у современности своя собственная форма, по коей можно дать исторически предшествовавшему расчёт en gros? - вот один из ракурсов философско-исторического внимания к современности. Ведь может так случится, что настоящая эпоха есть "второе средневековье", то есть "современная нам эпоха" современна кому угодно, только не "нам", и будет таковой до тех пор, пока не устоятся великие формы. Есть ли исторически новое начало, исторически новый принцип в современной мысли, определяющий её как историчную? - другой ракурс. Может быть это начало есть исторически вопрошающее вотбытие (Dasein), сущность коего есть экзистенция? Или это - событие (Ereignis)? Если событие, то это как раз есть начало историчного понимания бытия. Если вотбытие, то и в меру его фактичности, и в меру его проективности, и в меру его временности историчность выказывает черты своего универсального присутствия. А если сам смысл бытия в его истине есть искомое философии? Тогда историчность эксплицируется в истории бытийного понимания, в коей обнаруживаются современными и ранние истоки и поздно ожидаемое грядущее.

Понимая значительность современности для философии истории, было бы нелепым утверждать, что философия истории обладает таким данным понятием современности, которое как уже ею самой найденное и открытое предполагает только разработку подробностей в ходе обстоятельных дискуссий или систематичных монографий. Понятие современности кажется для философии истории как бы не совсем определённым не только потому, что существуют разные, противоречащие друг другу трактовки его тематической области. Дело в другом, в том, что понятие современности скорее имеет в философии истории не тематический и даже не проблематический, а проблематизирующий характер. Через разработку этого понятия происходит, если угодно, определение самой философии истории не как "философии трактатов и систем", но как "реальной философии", захваченной современностью и ухватывающей её самоё. Общепринятые же рассуждения о современном проекте философии, не предполагая вопроса о том, к какому ряду понятий принадлежит понятие философии, приуроченное к некоему времени, веку, эпохе, сомнительны именно в исторической своей части: как будто бы можно счесть достаточными простые указания на исторически бывшие или продолжающиеся интеллектуальные формообразования просвещения, романтизма и им подобных. В итоге получается, что современность образована негативно определённым историческом событием: завершением рационалистической традиции "готового смысла" или же завершением "метафизики абстрактных сущностей", а философско-исторический интерес к современности оказывается замещённым проработкой одного из периодов интеллектуальной истории, то есть самостоятельность философско-исторической позиции, по существу, не выдерживается.

Надобно признать, что терминологически проработанное понятие современности также представляет собой нечто далёкое от общепринятого в дискуссиях. Ведь помимо него существует хоть и философское, но "обыкновенное"[2] понятие, в котором смешаны аналитически разнородные элементы - соприсутствие в историческом времени, актуальность исполнившихся тенденций и настоящее (нынешнее) положение дел, зафиксированное и сформулированное в рациональной конструкции знания. Именно обыкновенное понятие повсеместно распространено и всячески культивируется, обрастая богатыми вторичными смысловыми коннотациями. Терминологически же строгий, хотя и кажущийся узким, смысл современности должен быть установлен только в связи с первым из трёх элементов, смешанных в её обыкновенном понятии. Причём установлен так, чтобы было чётко видно его двойное измерение. Современность должна пониматься и как "современность с нами", то есть "современность с"[3] исторически пребывающим человечеством, и как "современность вообще", то есть "современность с" исторично пребывающим сущим, непроизводным от человеческой реальности. Эта двойственность может быть описана и иначе: мера непременно исторически ориентированного настоящего, то есть современного с историческим смыслом своего бытия, сопряжена с таким понятием "современности с", кое собирает в единство исторические времена - и прошлое, понимаемое преимущественно как "современность с настоящим", и настоящее в первом указанном смысле, и наступающее будущее, современное с настоящей проективностью или же с ожидаемым обретением небывалого нового. Но двойственность в терминологическом смысле современности должна быть в своих значениях распределена и тем самым связана не с растянутостью истории как процесса трансформаций и видоизменений, замкнутой между начальным и конечным временными состояниями, а с множественностью исторического присутствия вообще, допускающей и даже понуждающей к, по меньшей мере, типологическому описанию содержащей современную мысль традиции и к, по большей мере, схематическому прояснению темпорально-исторической структуры философского знания.

Употребление наряду со строго терминологическим понятием современности обыкновенного нельзя признать напрасным и бессмысленным. Да, обыкновенное понятие современности размыто. Однако оно размыто вовсе не потому, что по обыкновению поверхностно и не проработано в тщательном анализе или непредвзятой критике. Размытость его связана прежде всего со структурированностью понимания так, как оно не связано однозначной связью с пред-рассудочными формами понимания - размытость обыкновенного понятия современности должна быть усмотрена в контексте того понимания, которое имеет не логическую структуру, а историческую. Да, в обыкновенном понятии современности сходится "слишком многое"[4] и выглядит оно нечётким, но через него разворачивается характерный модус исторического понимания как такового, именно его тенденциозность.

Что даёт обыкновенное понятие современности? Оно воспроизводит относительную неопределённость как универсальную черту исторического знания вообще[5] (достаточно вспомнить Кантово понятие безмерно широкого горизонта исторического знания в противоположность всегда ограниченной определённости знания рационального). Всякая наука - и философия как наука прежде всего - демонстрирует в такой исторической перспективе неопределённости сугубо рациональную самодостаточность. Хотя самодостаточность эта неприкосновенна только до тех пор, пока меж рациональных принципов и особенно средств анализа не отыскиваются те, кои имеют само собой не разумеющиеся исторические истоки, то есть оказываются сложными генетически конституированными формами научного мышления[6] . Дело даже не в преемственности научных проблем и средств их анализа, позволяющей относить часть их к области предрассудков, а часть к области достоверных положений, дело не в допустимости или недопустимости заимствований в области принципов, дело в том, что историчность принципов и средств рационального знания не может иметь неопределённого характера в той мере, в которой они принадлежат исторически однозначным тенденциям, пусть и не состоявшимся в их актуальности.

Итак, обыкновенное понятие современности располагает, по крайней мере, к попытке уяснить специфику исторических тенденций, проходящих сквозь сугубо настоящую рациональную конструкцию. Ведь рациональный горизонт знания может быть ограничен именно историческим способом, когда отыскиваются горизонтные понятия или эпистемологические разрывы. Специфика тенденциозного рассмотрения настоящего положения дел заключается не в признании многофакторности и вариативности тенденций, их гетерогенности и нередуцируемости к общему источнику, и даже не в завершённости некоторых или ведущих из них в самом настоящем, что, кстати, позволяет само настоящее описывать каузально. Эта специфика тенденций должна быть усмотрена в их характере проходить сквозь настоящее, в том характере, который выдвигает из будущего ближайшее и как новацию делает его современным. Строгое же понятие современности не просто обращает внимание на тенденциозность, а даёт возможность собрать вместе смыслы тенденциозности как отнесённости исторического смысла к будущему. В тенденциозности соприсутствуют и проективность настоящего, и его онтологически (то есть внеморально и внегражданственно) понятая решительность, и завершенность настоящего некоторыми из тенденций (будущее которых усматриваемо из прошлого в самом настоящем), и открытость будущего в мыслительном приготовлении к ней, и замкнутость настоящего в самом себе, поскольку возможное отношение к будущему уже оформлено в специальную временную дистанцию.

Через строгое понятие современности даётся и структура исторической относительности вообще. Современность чего-то исторического с чем-то историческим есть экспликация исторического времени уже не как последовательности моментов, элементов, формообразований, а как составленности исторического целого. И время в таком случае окажется не формой исторического анализа, а горизонтообразующей схемой исторической конституции бытия. Именно от понятия современности может быть найдена возможность мыслить историческое время, причём вне контекста его взаимоопределяющей соотнесённости с историческим пространством, историческим процессом, историческим опытом или исторической жизнью, а в его определяющем историчность бытия смысле. Не формальное условие времени должно соотноситься с формальным же условием пространства, процесса и других таких же, но должно описать время как условие соотносимости исторических типов присутствия.

И здесь понятие современности обнаруживает свой проблематизирующий потенциал в том плане, что открывает и, более того, удерживает открытым вопрос о статусе темпоральной схематики в философии истории. Но прежде два замечания общего плана.

Известно, какова значимость схематики в философии истории. История сама по себе есть собрание сведений, и философия истории поэтому должна быть чем-то в роде осмысления содержания этих сведений, причём осмыслением схематичным и упорядочивающим в той мере, в коей она распределяет историческое содержание по "векам и периодам" или "странам и народам". Но философия истории не есть упорядочивание уже как-то подготовленного материала по своей, пусть даже всеобщей мерке. Когда в философии истории толк идёт о временах, периодах, веках и им подобных конституэнтах исторической схематики, то разбирается и понимается сущность и бытие не заключённого в исторический фрагмент содержания, а самого исторического фрагмента как такового. В этом смысле философское упорство состоит в избегании того, что "само собой" разумеется, "само собой" понимается и "само собой" является. Всеобщая историческая схематика есть такое необходимое упрощение взгляда, при котором отчётливо видными оказываются господствующие, - то есть властвующие, распорядительные и устроительные, - истолкования бытия: бытие-как-природа, бытие-как-творение, бытие-как-сознание, модифицированное в бытии-как-воле, и, наконец, бытие-как-история[7].

Известно также, что время вообще понимаемо как число движения и мера бытия[8] , как последовательность и "совместность" (одновременность) элементов порядка[9] и как единство прошлого, настоящего и будущего горизонтов исторического бытия[10] . Однако темпоральное описание в философии истории имеет свою специфику, связанную скорее не с ориентацией на понятие времени вообще или на дистинкцию физического и социального времени, а с тем, что оно вообще может отсутствовать как направляющее или же присутствовать несобственной мерой, то есть как квазивременное. А это значит, что темпоральный анализ, в котором чётко артикулированы смыслы времени как периода и эпохи, формации и образа, события и свершения, господства и преимущества, заменяется разного рода аналогиями и уподоблениями, или же этот анализ оказывается лишь частной сферой философско-исторического интереса.

Собственно в философии истории находимы (по типу описываемого соприсутствия в событийной связи) три схематических измерения исторической реальности: темпоральное, пространственное и ситуативное. Для пространственной схематики[11] характерно, что историческое находимо только там, где развёрнуты пространственная конструкция - конструкция познаваемых или познанных данных элементов - и описание типичного или господствующего способа связи элементов конструкции. Для ситуативной схематики[12] историческое обнаруживается среди элементов заданного положения дел; особенно важно, что при ситуативном описании связи исторических событий выясняется их конкретный характер (моральный, политический или какой-то другой); есть в этом понятии истории и важнейший элемент - поколение, имеющее возраст для совершения осмысленных действий, получившее образование, оставившее плоды и результаты своего труда; есть в ситуативной истории прекрасный инструмент - биография, через которую достигается присутствие в историческом анализе понятия жизни со всей его категориальной весомостью; кроме того, особенно привлекательной в так описываемой философии истории выглядит представление исторической реальности как процесса, процесс ли это смены исторических формаций, исторических типов, исторических характеров. Наконец, для темпоральной схематики[13] историческое обнаруживается там, где эксплицируется временная мера бытия исторического сущего, то есть историчность понимается как временность присутствия сущего, и временность самого исторического понимания.

Нетрудно заметить, что современность в строгом понятийном смысле не представляет собой проблемы для ситуативно или пространственно конституированной философии истории. Для ситуативно ориентированной философии истории проблематичной и проблематизирующей каждый раз оказывается актуальность исторических событий. Для пространственно ориентированной - настоящая, то есть господствующая, конституция рациональной сферы, проблематизм которой и вынуждает археологический интерес. Но современность в высшей степени проблематична именно в случае той философии истории, которая выверяется по темпоральной схематике. Пусть, к примеру, философско-историческая схематика будет представлена в ракурсе истории метафизики, поскольку именно метафизика, точнее метафизические позиции как исторические образования, есть претендующее на фундаментальность устроение понимающего бытие мышления. В этом случае возникает ряд вопросов, которые нетрудно эксплицировать в виде отдельных проблем: есть ли сама метафизика нечто временное, поскольку её формы не просто последовательно расположены во времени, а по сущности своей современны? - в чём состоит временной характер каждой из метафизических позиций, или способ их образования как современных? - не есть ли время нечто такое, что упускается как раз при метафизическом понимании бытия, и потому метафизические эпохи принадлежат не порядку современности, а надвременному порядку "вечной философии"? Подробный разбор этого примера требует невозможной здесь обстоятельности, но нужно видеть, что понятие современности делает проблематичным описание исторической обусловленности понимаемого бытия.

И, наконец, должно быть отмечено следующее. Хотя сама по себе историчность как черта бытийного свершения, бытийного событийствования не редуцируема к воспроизведению исторической реальности, пусть даже понятийными средствами метафизики в её исторических образованиях, но именно современность их исторического соприсутствия образует горизонт, допускающий разворачивать общую философско-историческую схематику в осмыслении и традиционности исторического бытия, и его универсальной историчности.

Итак, сама возможность размышления о современности выверена не определяемой нами исторически, а определяющей нас исторически философией. Определяющей, а не определяемой в той мере, в коей философская мысль разнится от измышления. Или, показывая иначе, философия по своему содержанию есть порядок и строй определяющих мышление философов понятий. И как таковая философия истории задаёт и ограничивает всякую историческую эпоху тем, что образует условия и для себя и для того, что, или того, кто принадлежит эпохе. Проблематичность же самой философии истории связана с обращением её понятий в круге бытийно возможного и с последовательным отграничением бытийно возможного от невозможного как неисторического: если же дело переходит от возможности к действительности, от того чтo есть, к тому, как есть, то осмысляется уже не проблематичный характер философско-исторического знания, а его предметный состав, то есть философствование вовлекается в изучение тех проблем, которые уже получили первично проблематизированное истолкование как современные, актуальные или настоящие. Поэтому выяснению и подлежала, помимо строгого терминологического смысла понятия современности, преимущественно проблематизирующая функция понятия современности в конституции философии истории, именно в отношении к такой её области, как историческая схематика. Для других областей философско-исторического знания - для философско-исторической тематизации традиции и для концепции универсальной историчности - такая значимость понятия современности должна быть раскрыта особо.

1 Стоит отметить, что здесь и далее понятие горизонта употребляется в его исходном логическом значении "определяющего", а не в производном от логического географическом значении "определяющего для взгляда наблюдателя на данной местности" и не в значении так называемой метафизической географии "определяющей идеи мировоззрения". О последнем см.: Кант И. Критика чистого разума (В 787 и далее); ср. его же "Логику" (Введение, VI).
2 Точнее называя, "вульгарное". Понятно, что в этом названии нет ни тени оценочности, но зато есть явное указание на методическую необходимость деструкции.
3 Сознавая условность специальной терминологии и её неудобство для беглого употребления, нужно отметить аналогичность формальной конструкции "современности с" и традиционного философского выражения "бытие в" (inesse).
4 Ради преувеличения можно употребить выражение из деконструктивистского жаргона: это многое дано как бесконечная цепочка субституций. Кроме того, это многое слишком самопонятно. К нему относимы, в первую очередь, прежде начавшиеся, продолжающиеся и забегающие вперёд тенденции, состоявшиеся и несостоявшиеся формы и им подобные элементы исторического понимания.
5 Здесь уместно будет заметить, что современность есть проблематичное и проблематизирующее понятие отнюдь не для всякой философии истории. Так для философии истории типа Гегелевской ясно, что современность это актуальность настоящего положения дел.
6 См. в связи с этим: Иванов Н.Б. Метафизика в горизонте современности // Мысль: Философия в преддверии XXI столетия: Сб. статей. СПб., 1997. С. 70-81.
7 Истолкование бытия как истории есть такое истолкование, благодаря которому усматривается забвение бытия в меру его неисторичности. Об основаниях этой схематики см.: Перов Ю.В., Сергеев К.А. "Бытие-как-история" (Наброски к современной философии истории) // Вестн. С.-Петербург. ун-та. Сер. 6. Вып. 3. 1995.
8 Такое понятие времени восходит к "Физике" Аристотеля.
9 Так понимает время Кант, а вслед за ним и Гуссерль.
10 Это понятие находимо в "Бытии и времени" Хайдеггера.
11 Пример такой схематики можно найти у Фуко в его "Словах и вещах". Ср. также понятие пространства культуры - культуры как типа исторического присутствия - у Шпенглера в "Закате Европы".
12 Ситуативное описание исторической реальности часто выглядит как квазивременное, хотя понятие времени присутствует в нём номинально. Так, по сути дела, к нетемпоральным описаниям должно быть отнесено Гегелевское изображение всемирной истории: и не только потому, что им специально не разработано понятие исторического времени, а только провозглашено "шествие исторического духа во времени" - ведь духовные формации для Гегеля есть не временные, а национальные образования. Дело у него идёт о восточных (индусском, китайском) до- и внеисторических характерах и о греческом, римском, германском исторических характерах, и именно национальный характер достигает определённости понятия в государстве как актуальной объективации субъективного духа.
13 За образец темпоральной схематизации истории может быть взята феноменологическая конструкция Хайдеггера в "Бытии и времени" и "Основных проблемах феноменологии".